Исторические этапы становления теории одаренности

Лопатко Александр Игоревич

Магистр 2 курса очной формы обучения направления подготовки 44.04.01 Педагогическое образование направленности (профиля) Менеджмент в сфере образования

Одним из общих мест в многочисленных публикациях по проблеме ода­ренности является суждение, согласно которому знание о неравенстве людей в их природных дарованиях «старо, как мир»¹. Тем не менее, данное утвержде­ние не столь очевидно, как может показаться на первый взгляд. С тем же успе­хом можно говорить, что «старо, как мир» изобретение колеса, плуга или прялки. Но такая апелляция к древности вольно или невольно девальвирует значение гениальных прозрений, кардинально изменивших жизнь человечест­ва. Как бы ни был отдален от нас миг великого открытия, его давность никоим образом не умаляет исторического значения тех последствий, которые породи­ла эта новация.

Понимание того, что люди неравны по своим наклонностям и способно­стям стало одной из главных (наряду с прогрессом в материальном производ­стве) предпосылок разделения труда и профессионализации различных видов человеческой деятельности. Это способствовало, с одной стороны, специали­зации в хозяйствовании (и, следовательно - повышению эффективности про­изводства), а с другой - обособлению таких специфических видов жизнеобес­печивающей деятельности, как управление, оборона и реализуемая в форме религиозного культа трансляция социального опыта.

Осознание того, что отдельные члены социума более других наделены необходимыми для этого интеллектуальными и волевыми качествами, побуж­дало коллектив освобождать их от участия в материальном производстве, по­ручая выполнение тех социально значимых функций, в которых они преуспели больше остальных сородичей. Таким образом, наличие признаваемых общест­вом индивидуальных достоинств и преимуществ служило оправданием моно­полизации властных полномочий, что нашло отражение в таких социальных терминах, как «аристократия» (греч. 'арютокрашх - власть лучших), «нобили­тет» (лат. поЫШаэ - известность, превосходные свойства) и их русских эквива­лентах «знатность» и «благородство». В перспективе же это вело к социальной стратификации и становлению государственности.

Проблема природной предрасположенности к различным видам деятель­ности стала приобретать еще большую значимость по мере развития цивили­зации, сопровождавшегося все более глубоким взаимным обособлением мате­риального и духовного производства. Профессионализация любого вида дея­тельности неизбежно порождает определенные корпоративные интересы и в первую очередь - озабоченность корпорации проблемой собственного вос­производства. Закономерным следствием профессионализации умственного труда стал интерес мыслителей к загадке природной одаренности и предраспо­ложенности к интеллектуальному творчеству.

Первыми подняли эту проблему до уровня концептуального осмысления древнегреческие философы, что связано с характерным для эллинской цивили­зации культом разума и познавательной деятельности.

Отправной точкой в развитии данной традиции является теория одарен­ности, изложенная в трактате Платона «Государство». Природное неравенство людей в способностях и наклонностях рассматривается мыслителем как базо­вая посылка доктрины идеального политического устройства. «...Люди рож­даются не слишком похожими друг на друга, их природа бывает различна, так что они имеют различные способности к тому или иному делу» , - заключает Платон, из чего делает вывод о полезности и необходимости профессионали­зации деятельности.

Соответственно этому, каждому в идеальном государстве, описываемом мыслителем, поручается «только одно дело, к которому он годится по своим природным задаткам, этим он и будет заниматься всю жизнь, не отвлекаясь ни на что другое, и достигнет успеха, если не упустит время»³.

Из этого, казалось бы, следует разумность не только пожизненного, но и наследственного разделения труда. Однако Платон осознает, что не всегда де­ти похожи на своих родителей, а значит - для пользы государства следует прибегать к своего рода «селекции»: «... Потомство стражей, если оно неудач­но, надо переводить в другие сословия, а одаренных людей из остальных со­словий - в число стражей». Именно в этом «селекционном» ключе рассматри­вается им и проблема образования: «...Правильное воспитание и обучение пробуждает в человеке хорошие природные задатки, а у кого они уже были, те, благодаря такому воспитанию становятся еще лучше - и вообще, и в смысле переданных своему потомству, что наблюдается у всех живых существ». Тем не менее, в целом, к воспитанию Платон относится достаточно скептически. По крайней мере, в отношении наивысшей одаренности - «природных свойств подлинного философа» - мыслителю казался более очевидным вред, чем его польза. Поскольку дар философа чрезвычайно редок, то велика вероятность, что обладающий им получит не подобающее ему воспитание, которое приве­дет к «порче натуры»: «Относительно всякого семени или зародыша растения или животного мы знаем, что лишенные подобающего им воспитания, климата и места, они тем больше теряют в своих свойствах, чем мощнее они сами». Более того, «при чуждом ей воспитании самая совершенная природа становит­ся хуже, чем посредственная».

Таким образом, согласно взглядам Платона, впоследствии развитыми не­оплатониками и стоиками, одаренность иррациональна по своей природе, и человек почти не властен над нею: он может лишь закрепить то, что дано от рождения, или - что наиболее вероятно в отношении наивысших способностей - величайший дар обратится в свою полную противоположность.

Совершенно иной подход к пониманию одаренности находим мы трудах Гераклита, Аристотеля и Эпикура. В отличие от Платона и его последователей эти философы, не отрицая значения природного фактора, сосредотачивают ос­новное внимание на свободной самосозидающей деятельности человека. Со­гласно их представлениям, способности, данные человеку от природы, состав­ляют лишь исходные зачатки, которые могут быть взращены до совершенных качеств души, или остаться невостребованными. Так, Гераклит считал, что ка­ждая душа сообщается с Логосом (смыслообразующим началом Вселенной) и

о

«растит свой собственный логос» , хотя лишь меньшая часть рода человече­ского находит в себе силы обратить эту способность души в истинную муд­рость.

Соответственно, если в рамках «платоновского» подхода роль обучения и самообразования в развитии одаренности оценивалась незначительно, то в понимании философов второго направления постижение истины - это не толь­ко результат, но и процесс, упорный интеллектуальный труд. «Мудрость, - утверждает Аристотель, - это и научное знание, и постижение умом вещей по природе наиболее ценных»⁹. При этом Аристотель был, пожалуй, первым, кто особо выделил педагогические способности в структуре интеллектуальной одаренности и обратил внимание на двусторонний характер процесса обуче­ния: не только обучаемый совершенствует свои природные задатки, но и обу­чающий развивает свои способности. Более того, сама по себе способность научить другого трактуется Аристотелем как «признак знатока»: «Поэтому мы и наставников в каждом деле почитаем больше, полагая, что они больше зна­ют, чем ремесленники, и мудрее их, т.к. они знают причины того, что созида­ется»¹⁰.

Особо следует заметить, что древнегреческие философы еще не вполне различали собственно способности, талант как высокую меру дарований и ге­ниальность как наивысшую степень творческих сил человека, врожденную предрасположенность к креативной деятельности. В известном смысле этому препятствовало свойственное эллинской цивилизации, ориентированной пре­имущественно на внешнюю самореализацию личности, невнимание к внут­реннему миру человека. Сократ был первым, кто, провозгласив принцип «По­знай самого себя», учил прислушиваться к собственному «даймону» (бтцюу - божество, дух-покровитель) - внутреннему голосу, предостерегающему от ошибок. Мы бы это назвали интуицией - одним из важнейших составляющих гениальности, но сколь же непонятно это было для соплеменников Сократа, если в данном суждении они узрели «изобретение новых богов» и приговори­ли мыслителя к смерти.

Более благоприятной средой для восприятия этих идей оказалась рим­ская ментальность: понятие «даймон» в том смысле, какой ему придавал Со­крат, могло быть с буквальной точностью соотнесено с латинским словом «genius», которым в римской мифологии именовался дух-покровитель места, семьи или отдельного человека. В то же время, как явствует из этимологии данного понятия (от gignere - порождать), в «гении» римляне видел силу не только охранительную, но и созидающую. Таким образом, считая, что гений человека предохраняет его от ошибок и ведет к великим свершениям, римля­нин оказывался несравненно ближе к современным представлениям о гениаль­ности, чем эллин.

Отличия римской ментальности от греческой обусловили и еще одно от­крытие в природе одаренности. Если эллинские философы говорили исключи­тельно о познавательных способностях души, то Сенека указывает и на такое качество, обуславливающее креативность личности, как «voluntas» - воля. Как замечают по этому поводу Дж. Реале и Д. Антисери, «это открытие Сенеки не обошлось без помощи латинского языка: в самом деле, в греческом языке нет термина, соотносимого адекватным образом с латинским «волюнтас»¹¹.

Эта новация получила дальнейшее развитие в средневековой философии, что связано с христианским пониманием Бога как творца, созидающего мир в свободном волевом акте. Соответственно, душевное и телесное богоподобие человека мыслится, как его способность - в силу обладания высшим божест­венным даром свободы воли - возвыситься до роли творца и тем уподобиться

Создателю. В христианской трактовке одаренность понимается в самом бук­вальном смысле - как дар Божий, которым человек волен распорядиться для собственного блага, либо пренебречь им. Именно эта фундаментальная идея христианской сотериологии выражена в евангельской притче о трех слугах, по- разному распорядившихся серебром, полученным от господина (Мф. 25, 14­30). Благодаря данному сюжету само слово «талант», означавшее прежде меру веса благородных металлов, уже к Х1-ХП вв. приобретает привычный нам смысл меры способностей.

Вплоть до XIV в. идея свободной воли и «умного делания» - творческого самосозидания личности - развивалась преимущественно в восточной патри­стике, тогда как в западной теологии эти идеи фактически были преданы заб­вению. Начиная с Августина, общепринятым стало представление об имма­нентной греховности природы человека и ничтожности его творческой потен­ции.

Лишь с XIV в., когда множество греческих интеллектуалов, спасаясь от турецкого нашествия, устремилось в Италию, на западную почву были перене­сены антропологические теории Античности и восточной патристики. Это влияние обнаруживается уже в сочинениях Колюччо Салютати - одного из предтеч гуманизма, основавшего первую кафедру греческого языка во Фло­ренции. В своих сочинениях он, по меткому выражению Дж. Реале и Д. Анти­сери, «поместил в центр внимания акт воли как упражнение в свободе».

А в знаменитом манифесте итальянского гуманизма - «Речи о достоин­стве человека» Дж. Пико делла Мирандолы - идея свободы воли и творческого самосозидания человека вкладывается в уста самого Бога, напутствующего Адама: «Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь».

В то же время, не были забыты мыслителями Ренессанса и взгляды Пла­тона. Так, его роект селекции подданных по природным дарованиям находит свое отражение в трактате испанского врача и философа X. Уарте «Исследова­ние способностей к наукам», изданном в 1575 г. По мнению мыслителя, «го­сударю следовало бы выделить уполномоченных людей великого ума и зна­ния, которые открыли бы у каждого его дарование еще в нежном возрасте; они тогда заставили бы его обязательно изучать эту область знания, которая ему подходит». Впрочем, в отличие от Платона, Уарте первостепенное значение придавал именно развитию способностей, в структуре которых он выделял во­ображение, память и интеллект.

Дальнейшее развитие представлений об одаренности находим мы в тру­дах младшего современника X. Уарте английского мыслителя Ф. Бэкона - тео­ретика опытного научного знания, которого в равной мере можно отнести и к плеяде титанов Возрождения, и к провозвестникам эпохи Просвещения. Если античные философы искали истоки одаренности в сфере интеллекта, а мыс­лители средневековья и Ренессанса отдавали предпочтение воле, то Бэкон твердо уверен в равнозначности двух этих составляющих, «потому что про­светление ума и свобода воли вместе возникают и вместе гибнут, и во всей Вселенной не существует более глубокой симпатии, чем та, которую испыты­вают друг к другу истина и добро».

При этом «роль своего рода посла или поверенного» между интеллектом и волей Бэкон отводит воображению: «Ибо воображение всегда предшествует произвольному движению и возбуждает его, так что оно является общим ору­дием и того, и другого: и разума, и воли». От воображения, т.е. способности к построению новых образов на основе имеющегося опыта, Бэкон отличает предвидение, подразделяя его на искусственное и естественное: «В первом случае предсказание является результатом рассуждений, основанных на тех или иных фактических признаках, во втором случае оно исходит из самого внутреннего предчувствия души, не нуждаясь в помощи никаких признаков». Именно естественное предвидение или предвосхищение, т.е. интуицию Бэкон рассматривает в качестве отличительного признака гения, хотя и не считает данное качество самодостаточным: «Если бы даже гении всех времен сошлись и объединили свои усилия, то и тогда с помощью предвосхищений они все же не могли бы повести науки далеко вперед, ибо коренные ошибки, сделанные при первых усилиях ума, не излечиваются превосходством последующих дей­ствий и лекарств».

Таким образом, признавая значение природной одаренности, Бэкон счи­тает, что, с одной стороны, естественные наклонности должны быть соответ­ствующим образом развиты (чему служат педагогика и та часть этики, кото­рую Бэкон называет георгикой, т.е. «возделыванием» души), а с другой - не­сравненно большее значение имеет детально разработанная методика научного познания: «Наш путь открытия знаний почти уравнивает дарования и мало что оставляет их превосходству, ибо он все проводит посредством самых опреде-

71

ленных правил и доказательств» . Отсюда - та роль, какую Бэкон отводил в развитии познавательных способностей воспитанию и обучению.

Взгляды Ф. Бэкона на природу одаренности и методы ее развития в зна­чительной мере обогнали свое время. Однако его непосредственные продолжа­тели - философы-сенсуалисты - придали бэконовскому учению об опытном знании некоторую односторонность, трансформировавшуюся от невнимания к проблеме одаренности к категорическому отказу признать само ее существо­вание. Если английские сенсуалисты Т. Гоббс и Дж. Локк, отдавая безуслов­ный приоритет чувственному опыту и воспитанию, в принципе не отрицали значение природных задатков - неких «спонтанных сил», от опыта не завися­щих, то в трудах их французских последователей - Ж.О. Ламетри, Э.Б. Кон- дильяка и К.А. Гельвеция - возобладало механистическое представление о че­ловеке как «самостоятельно заводящейся машине» (Ж.О. Ламетри), при кото­ром для признания природного неравенства людей в наклонностях и талантах просто не оставалось места.

Пущенное в оборот Дж. Локком сравнение человеческого сознания в его природном состоянии с «чистой доской» ("tabula rasa") трактовалось ими в са­мом буквальном смысле, служа обоснованием эгалитарного социального идеа­ла. Так, К.А. Гельвеций, один из самых последовательных сторонников этого взгляда, утверждал, что «все люди обладают силой и напряжением внимания достаточными, чтобы стать знаменитыми людьми» , и что, «если их уму пре­доставить одинаковые предметы, они вынесут и одинаковые суждения. А так как понятие правильный ум, взятое в широком значении слова, заключает в се­бе все виды ума, то из сказанного мной следует, что все люди, которых я назы­ваю нормально организованными, наделены от рождения правильным умом и обладают физической возможностью достигнуть наивысших идей» .

Принципиально иную позицию в этом вопросе занял Ж-Ж. Руссо. Вос­приняв от Т. Гоббса и его последователей концепцию двух состояний человека - естественного и общественного (культурного), - он придал ей совершенно иной смысл. В отличие от своих предшественников и современников, воспе­вавших облагораживающее воздействие культуры на природу, Ж-Ж. Руссо считал, что культура не столько преобразует, сколько уродует человеческую натуру: «У природы, - писал он, - ошибок не бывает; все пороки, кои припи­сываются природным наклонностям, на деле развиваются вследствие дурного

24

воспитания» .

Отталкиваясь от позиции М. Монетеня, уподобившего традиционное об­разование приобретению одежды в долг и с чужого плеча , Руссо призывал больше доверять тому, что изначально заложено в натуре человека. При этом, признавая, что «разнообразие умов и дарований, отличающее людей, создано самой природой»²⁶, он видел в этом не досадную помеху в ремесле педагога, а мощный стимул в воспитании и самовоспитании, призывал «подражать вели-

>чч

ким примерам, а не следовать бесполезным системам» .

Чтобы оценить прозорливость Ж-Ж. Руссо, пожалуй, стоит привести достаточно пространную цитату, в которой автор точно и емко характеризует одну из сложнейших проблем педагогики одаренности - ставшее предметом острой дискуссии в современной психолого-педагогической литературе явле­ние так называемой «заблокированной одаренности»: «Большинству людей дают воспитание для них вредное или неподходящее и лишают их такого вос­питания, которое им подошло бы, всячески стесняют их природные наклонно­сти, сглаживают высокие качества, заменяя их малыми и мнимыми, не имею­щими подлинной ценности, стараются одними и теми же приемами развить самые разнообразные способности, уничтожая при этом одну за другой или внося в них невообразимую путаницу, и, потратив столько усилий на то, чтобы испортить истинные природные дарования детей, воспитатели вскоре видят, как меркнет тот кратковременный и суетный блеск, который предпочли при­родным дарованиям, а подавленные способности (курсив наш - М.К.) уже не возродятся, потерянным окажется и то, что наставники разрушили, и то, что они привили своим питомцам, и в конце концов в награду за тяжкий, но нера­зумный труд все эти юные гении обратятся в ничтожества, не обладающие ни силой ума, ни достоинствами души, и единственно примечательные своей ела- бостью и никчемностью» .

Таким образом, в развитии философии Просвещения проявились два по­лярных подхода к проблеме одаренности: с одной стороны - локковская кон­цепция "tabula rasa", в интерпретации Ламетри и Гельвеция приобретающая форму полного отрицания врожденных способностей, с другой - руссоистская апология природного начала, сопряженная с крайним скепсисом в отношении культуры в целом и педагогического воздействия на природные задатки - в ча­стности.

Честь преодоления этих крайностей и выхода на диалектический уровень осмысления феномена одаренности принадлежит виднейшим представителям немецкой классической философии, и в первую очередь - ее родоначальнику Иммануилу Канту. Его труды стали одной из самых значительных вех в эво­люции представлений об одаренности. Если предшественники Канта обраща­лись к данной теме лишь попутно рассмотрению иных проблем, то в его фило­софских трактатах представлена целостная концепция одаренности, включаю­щая характеристику ее видов и свойств, а также обоснование градации при­родных способностей.

Хотя представления Канта о гениальности как наивысшем проявлении «способностей души» претерпели определенную эволюцию, неизменной оста­лась принципиальная позиция (высказанная в трактате «Критика способности суждения»), согласно которой сущностным свойством гения является творче­ство («оригинальность») как противоположность подражательности. В этом он видит качественное отличие гениальности от таланта, предполагающего высо­кую способность к обучаемости и в этом смысле - неизбежно сопряженного с подражательностью. На этом основании Кант даже склонен ограничить сферу самореализации гения одним лишь искусством. Обращаясь к примеру Исаака Ньютона, Кант даже ему отказывает гениальности, ибо «всему тому, что Нью­тон изложил в своем бессмертном труде о началах философии природы, сколь ни велик должен был быть ум, способный открыть подобное, - все-таки можно научиться; но невозможно научиться вдохновенно создавать поэтиче­ские произведения, как бы подробны ни были предписания стихосложения и

ЛЛ

как бы превосходны ни были образцы» . Но именно потому, что природа ге­ния абсолютно иррациональна, то даже в искусстве (не говоря уже о науке и «механическом искусстве») он отнюдь не самодостаточен: «Гений может дать лишь богатый материал для произведения изящного искусства, его обработка и форма требуют воспитанного школой таланта». Более того, именно в силу иррациональной природы гения продукту его творческой активности свойст­венна некоторая неправильность. Гений «дает искусству правило», но при этом сам совершает ошибки, что составляет его «привилегию», «ибо от робкой осмотрительности пострадала бы неподражаемость его духовного порыва».

И тем не менее, даже гению необходима узда рассудка. «Ибо, - как за­ключает Кант, - все богатство воображения порождает в своей не подчиняю­щейся законам свободе только нелепость; напротив, способность суждения - это способность привести воображение в соответствии с рассудком» .

С течением времени именно эта сторона приобретала все большее значе­ние в кантовской концепции природной одаренности. Так, в трактате «Антро­пология с прагматической точки зрения» он фактически отказывается от огра­ничения сферы самореализации гения одним лишь изящным искусством, и именно интеллект кладет в основу градации природных способностей. Более того, за истинным гением Кант признает теперь не только соединение разума с оригинальностью, но и обучаемость. Тех же, кто богато одарен природой, но презирает кропотливое учение, он называет «гениальничающими обезьяна­ми» . А нежелание обуздывать талант дисциплинирующей силой учения пре­вращает гений в фантазерство или даже в безумие.

Прямое продолжение взглядов Канта находим мы и в сочинениях вели­чайшего немецкого мыслителя Г. В. Гегеля. В его учении о сущности человека, изложенном в «Энциклопедии философских наук» присутствуют все элементы кантовской концепции. Подобно своему великому предшественнику, Гегель трактует воспитание как преобразование души, проводя четкую градацию ме­жду талантом и гениальностью как высшей формой одаренности, проявляю­щейся в способности к творчеству. Так же, как Кант, он придает первостепен­ное значение не самому наличию природных задатков, а тому, какое развитие - положительное или отрицательное - придаст им человек: «Гений шире та­ланта; последний порождает новое только в сфере особенного, тогда как гений создает новый род. Однако и талант, и гений, так как они прежде всего пред­ставляют собой простые задатки, должны совершенствоваться согласно обще­принятым способам, если только не хотят их гибели, нравственного разложе­ния или вырождения в дурную оригинальность. Лишь совершенствуясь таким образом, упомянутые задатки подтверждают факт своего существования, свою силу, и свой объем»³⁵.

Воздействие Канта на последующее развитие представлений о человеке было столь велико, что даже такие последовательные борцы за воплощение эгалитарного идеала, как К. Маркс и Ф. Энгельс признавали аксиомой «нерав­ную индивидуальную одаренность»³⁶. Но если основоположники коммунизма рассматривали неравенство способностей как объективное препятствие на пу­ти к равенству прав, то многими их современниками данная проблема рас­сматривалась в совершенно ином ключе. С одной стороны, рассмотрение ода­ренности как природной способности к творчеству придало импульс развитию особого течения в социальной философии Х1Х-ХХ вв., различные вариации которого принято обобщенно называть «теорией элит» (Т. Карлейль, Ф. Ниц­ше, В. Парето, Г. Моска, X. Ортега-и-Гассет, Л. Фройнд, С. Келлер, Р. Миллс, Т. Дай, X. Зиглер, А. Дж. Тойнби, Л.Н. Гумилев). С другой стороны, именно в XIX веке проблема выявления и развития творческого потенциала стала рас­сматриваться как практическая задача педагогики и ключевое направление ис­следований новой науки - психологии.

Там же. С. 193.

Там же.

Там же. С. 273.

Там же.

   Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. II. Средневековье. СПб., 1994. С. 240

Пико делла Мирандола Дж. Речь о достоинстве человека // История эстетики. Памятники мировой эстетиче­ской мысли. М., 1962. С. 508.

¹³ Уарте X. Исследование способностей к наукам. М., 1960. С. 19.

  Бэкон Ф. Сочинения. В 2 т. М., 1971. Т. 1. С. 291.

  Там же. С. 292.

Там же. С. 282..

Там же. Т. 2. С. 17.

Там же. Т. 1. С. 396-436.

Там же. С. 151.

Там же. С. 160.

Там же. С. 255.